Варвара Клюева - Ave, Caesar! [= Аве, Цезарь!]
Поэтому, уложив в большой чемодан одежду, обувь, пару концертных платьев, аттестат, свидетельство об окончании музыкальной школы, дипломы и грамоты, полученные за участие в местных музыкальных фестивалях и конкурсах, учебники, ноты и носовой платочек с деньгами, накопленными матерью за два года, она отправилась в Москву.
Знакомство со столицей вызвало у нее оторопь, почти шок. Она оказалась совершенно не готовой к здешним масштабам и темпам. А главное, к полнейшему бездушию аборигенов. Здесь никому ни до кого не было дела.
Потолкавшись в приемной комиссии в Гнесинке, послушав разговоры абитуриентов, оценив их игру и пение во время подготовки к творческому конкурсу, она с ужасом поняла, что теряется на их фоне. Это там, в своем городишке, она могла считать себя звездой. А среди юных музыкантов, штурмовавших столичные вузы, ее таланты выглядели весьма скромно. Многие кандидаты в студенты были вундеркиндами, лауреатами всероссийских и даже международных конкурсов, их исполнительское мастерство ошеломляло, вызывало зависть и чувство собственной несостоятельности. Вдобавок чуть ли не половина поступавших были детьми музыкантов, знакомых с педагогами училища лично или через друзей и коллег.
А конкурс-то — тридцать человек на место, и рассчитывать можно было лишь на чудо. Но чуда не произошло, она срезалась на втором отборочном туре. Удар оказался очень болезненным. На нее навалилась депрессия, сопровождаемая полным физическим бессилием. Необходимость принимать решения, действовать, хоть как-то шевелиться приводила в отчаяние. Отдав почти все деньги, она сняла на два месяца комнату в общежитии и месяц провалялась на койке лицом к стене. Время от времени ей удавалось заставить себя дойти до магазина, купить что-нибудь поесть, но эти редкие вылазки отнимали последние силы.
Депрессия кончилась внезапно. На четвертый день после похода в магазин, где были потрачены последние рубли, она проснулась от голода — злая, но энергичная. Есть хотелось безумно, денег не было, договор об аренде комнаты истекал через четыре недели. Необходимо было срочно что-нибудь предпринять.
Проблему с питанием она решила, подрядившись мыть посуду в ближайшей столовке. Взяли ее неофициально, денег не платили совсем, зато кормили полным обедом и снабжали скромным сухим пайком: хлеб, масло, чай, сахар, иногда кусочек сыра или колбасы. Она догадывалась, что ее бессовестно эксплуатируют, но не возражала, потому что возня с тарелками и кастрюлями обеспечивала ее пищей на целый день, а занимала всего два часа, позволяя остальное время тратить на поиски постоянной работы.
Вспоминая об этих поисках, она всегда непроизвольно стискивала кулаки. Сколько пришлось вынести унижений и разочарований! В конце концов она капитулировала — устроилась торговать поддельной французской косметикой на рынке. Успокаивала себя обещанием, что это ненадолго, что она уволится, как только поднакопит деньжат и обеспечит себя жильем хотя бы на полгода, а там подыщет что-нибудь получше. Но время шло, а перемен к лучшему не предвиделось. Незапланированные траты съедали сбережения, данный себе зарок ежедневно заниматься музыкой постоянно нарушался — после десяти, двенадцати часов торговли не до музицирования. Она чувствовала, что опускается, грубеет, теряет кураж.
И только одно мешало ей превратиться в тупую покорную рабочую скотину — ненависть. Она ненавидела свинью работодателя, который орал на нее по любому поводу, штрафовал даже за пятиминутное опоздание и взыскивал каждую копейку недостачи. Ненавидела хамоватых покупательниц и вороватых девиц, тянущих с прилавка все, что плохо лежит. Ненавидела владельцев соседних лотков — похотливых азеров, которые не оставляли попыток затащить ее в постель. Ненавидела товарок-продавщиц за их глупые постылые разговоры и однообразные жалобы, что повторялись изо дня в день. Ненавидела рыночных контролеров и проверяющих с их бесконечными поборами. Ненавидела москвичей — за то, что им не приходилось выкладывать львиную долю заработка на оплату жилья. Ненавидела всех и вся — за свои разбитые надежды.
А сил с каждым годом оставалось все меньше. Все реже на нее накатывали приступы лихорадочной активности, когда она бросалась скупать газеты и журналы с объявлениями о работе, обивала пороги студий, обзванивала фирмы. Еще год-два, и она, скорее всего, смирилась бы окончательно. Но… как-то на глаза ей попалось необычное объявление.
Она сразу поняла: это ее последний шанс. Последняя возможность сделать рывок, переломить судьбу, добиться того, о чем всегда мечтала. И плата ее не заботила. Любой каприз за ваши деньги! Вероятно, придется убивать? Да с радостью! Она бы уничтожила половину населения страны, дай ей только волю. Опасно? Ерунда! Разве это жалкое прозябание похоже на жизнь? Без надежды, без цели, без амбиций она и так труп, только ходячий.
А если ей повезет, если она выйдет из этого смертельного побоища победительницей, жизнь заиграет новыми красками. С четырьмя сотнями тысяч евро она раз и навсегда решит проблему с жильем, наймет профессионального аранжировщика, обратится в хорошую студию звукозаписи, запишет свой первый альбом. И, быть может, сделает видеоклип. Но сначала нужно выжить, а для этого ей придется завоевать расположение этих выродков, иначе они приговорят ее на первом же голосовании. Что ж, улыбайся, королева Марго, улыбайся!
Номер восьмой
Он намеренно пришел к месту сбора за три минуты до начала инструктажа. Знакомство, общие разговоры, игры в цивилизованных людей — к чему все это? Чем меньше личных контактов, тем проще воспринимать соперника как абстрактное препятствие на пути к собственной цели. Если видишь в жертве индивидуальность, если, избави боже, связан с нею личными отношениями, рука в решительную минуту непременно дрогнет, и жертвой, вполне вероятно, станешь ты сам.
На этот остров его привела Идея. Высокая цель, которая оправдывает любые средства. Ради ее осуществления, ради хотя бы попытки ее осуществления он без раздумий пожертвует и собственной, и чужими жизнями. Чужими — охотнее, чем собственной, потому что с его смертью Цель никогда уже не будет достигнута. Он потратил почти десять лет, убеждая, доказывая, пугая, взывая к разуму и чувствам соотечественников, пытался найти могущественных и состоятельных единомышленников, но все тщетно. Никто не верил в его мрачное пророчество, никто не захотел к нему прислушаться и сделать хоть что-нибудь для предотвращения бедствия. Немногочисленная группка сторонников, которых ему удалось завербовать, не обладала достаточными средствами и влиянием, чтобы донести до широких масс информацию о масштабах нависшей над обществом катастрофы. Не говоря уже о средствах и влиянии, необходимых для реализации его Проекта…
Ему было всего шестнадцать, когда мать, директор московской школы, вернувшись с совещания в Управлении образования, в числе прочих новостей упомянула, что по статистике девяносто процентов детей, рождающихся в столице, имеют врожденные дефекты. И это еще не самая страшная цифра. В среднем по стране она составляет девяносто пять процентов, а в некоторых регионах доходит до девяноста восьми.
Его, впечатлительного подростка-идеалиста, обуял ужас. Всего пять процентов здоровых людей, способных приносить полноценное потомство! Девяносто пять процентов настоящих или потенциальных инвалидов! Это же вымирание! Русские обречены! Некогда великий народ стоит буквально на пороге исчезновения.
Тот день стал для него поворотной вехой. Он больше не мог думать ни о чем, кроме злосчастной судьбы, которая вскоре постигнет его соотечественников. Он говорил об этом с каждым, кто был готов его слушать. Стал одержимым, закопался в специальной литературе по генетике, наследственным болезням, биохимии, экологии. Поступил на биофак Второго медицинского и все годы учебы работал как каторжный, пытаясь найти выход.
И он его нашел. Точнее, выяснил, что его нашли уже давно.
В начале двадцатого века несколько вполне серьезных ученых озаботились проблемой улучшения породы человека, и родилась евгеника — наука, открывающая перед человечеством невиданные перспективы.
К несчастью, ей с самого начала не повезло. Первым делом на исследователей обрушились религиозные лидеры всех мастей. Они объявили евгенику недопустимым вмешательством в дела Божьи, а ее сторонников обвинили в дьявольской гордыне и прочих смертных грехах. Потом некоторые нечистоплотные деятели воспользовались евгеникой для «научного» обоснования своих националистических взглядов. А нацисты окончательно опорочили молодую науку, использовав ее как базу для своей идеологии. После поражения гитлеровской Германии само слово «евгеника» прочно связалось в сознании обывателей с концлагерями, газовыми печами и чудовищными медицинскими экспериментами.
![Алан Эйкборн - Дверь в смежную комнату [=Тайна двери отеля «Риган»]](/uploads/posts/books/228832/228832.jpg)